Город женщин  - Элизабет Гилберт

Вскоре мы обошли весь Манхэттен по нескольку раз и начали осваивать районы подальше от центра. Никто не знал Нью-Йорк лучше Фрэнка. Он показал мне кварталы, о существовании которых я даже не подозревала; в предутренние часы мы исследовали их вдоль и поперек, и все время разговаривали. Мы гуляли по кладбищам и промзонам. По набережным. По тихим улочкам с одноэтажной застройкой и в бетонных джунглях небоскребов. Мы прошли все мосты Нью-Йорка, а в городе их много.

Никто нам ни разу не помешал. Даже странно: Нью-Йорк тогда считался местом небезопасным, но мы словно были неприкасаемыми. Обычно мы так погружались в разговор, что даже не замечали происходящего вокруг. Каким-то чудом улицы хранили нас от беды, и люди нас не трогали. Мне кажется, они нас даже не видели. Правда, иногда полицейские останавливали нас с вопросом, чем мы занимаемся, и тогда Фрэнк показывал им значок, поясняя: «Я провожаю даму домой», даже если мы в тот момент находились в ямайском гетто района Краун-Хайтс. Почти каждую ночь он провожал меня домой. Такая у нас была легенда.

Поздним вечером он иногда вез меня на Лонг-Айленд, и мы покупали жареные мидии в закусочной, куда он частенько заглядывал, – круглосуточном заведении с окошком для автомобилистов, через которое можно было получить заказ не выходя из машины. И мы отправлялись к заливу Шипсхед-Бэй поесть ракушек. Парковались прямо на пристани и смотрели, как рыбацкие суда выходят в океан. Весной Фрэнк возил меня за город, в Нью-Джерси, и мы ночью, при свете луны, собирали горьковатые листья одуванчиков для салата. Любимый сицилийский рецепт, говорил Фрэнк.

Крутить баранку и гулять – это он мог делать спокойно, без напряжения.

Фрэнк слушал меня с неизменным вниманием. И стал мне самым близким другом. В нем была особая чистота – глубокая и непоколебимая цельность. Он никогда не хвастался (редкость для мужчин его поколения!), не претендовал на особое положение. Обо всех своих ошибках и промахах он сообщал еще до того, как я успевала их заметить. И что бы я ему про себя ни рассказывала, он никогда не осуждал и не критиковал меня. Моя тьма его не пугала; в нем самом таился такой мрак, что Фрэнка не страшили чужие тени.

Но главное – он умел слушать.

Я рассказывала ему абсолютно все. Когда у меня появлялся новый любовник, я делилась с Фрэнком. Я делилась с ним своими страхами. Делилась триумфами. Я не привыкла к мужчинам, которые умеют слушать, Анджела.

Что до твоего отца, он не привык к женщинам, готовым посреди ночи прошагать рядом с ним пять миль под дождем в Квинсе, просто чтобы составить ему компанию во время бессонницы.

Он не собирался уходить от жены и ребенка. Я знала это, Анджела. Таким уж он был, Фрэнк. А я не собиралась заманивать его в постель. Даже если забыть про его телесные и душевные травмы, навсегда отменившие для него секс, я бы никогда не завела роман с женатым мужчиной. Больше никогда.

Более того, я даже не мечтала выйти замуж за Фрэнка. Брак устойчиво вызывал у меня ассоциации с ловушкой, и я ни с кем не стремилась туда угодить. И с Фрэнком особенно. Я не представляла, как мы сидим за завтраком, читая утренние газеты. Планируем отпуск. Нет, то были картинки не из нашей жизни.

Наконец, я не уверена, что мы с Фрэнком сохранили бы столь глубокую любовь и нежность, будь секс частью нашей истории. Во многих случаях секс становится уловкой, сублимацией близости. Узнав тело партнера, мы позволяем себе не углубляться в изучение его души.

Так что, хоть нас с твоим отцом и связывали очень прочные отношения, существовали мы порознь. Единственный район Нью-Йорка, где мы ни разу не гуляли, – его родной Южный Бруклин. (Или Кэрролл-Гарденз, как его впоследствии прозвали риелторы, хотя твой отец никогда так не говорил.) Южный Бруклин принадлежал его семье в широком смысле слова – его племени. Из уважения мы не заступали на его территорию.

Мне так и не довелось узнать его племя, как и ему мое.

Я коротко познакомила Фрэнка с Марджори, и мои подруги, само собой, были о нем наслышаны, но он не умел сходиться с людьми. (Что тут поделать – устроить званый прием, чтобы похвастаться новым другом? Заставить человека с неврозом толкаться среди людей, вести светскую беседу, держа коктейль в руке? Ну уж нет.) Для моих друзей Фрэнк так и остался ходячим призраком. Они признали его важное место в моей жизни, потому что я об этом сказала. Но они его так и не поняли. У них просто не было возможности.

Какое-то время я питала надежду, что они с Натаном когда-нибудь встретятся и Фрэнк заменит моему малышу отца. Но и тут ничего не вышло. Он еле-еле справлялся с ролью отца для тебя, Анджела, родной дочери, которую он любил всем сердцем. Я не имела права подбросить ему еще одного ребенка, еще один повод для угрызений совести.

Я ничего от него не требовала, Анджела. А он ничего не требовал от меня. Только спрашивал, хочу ли я прогуляться.

Так кем же мы были друг для друга? Как это назвать? Нас определенно связывали отношения более чем дружеские. Был ли он моим возлюбленным? Или я – его любовницей?

Никакое определение не подходит.

Все они описывают лишь то, кем мы не были.

Одно могу сказать, Анджела: у меня в сердце был пустой вымерший уголок, о котором я и не догадывалась, – и Фрэнк его занял. И когда Фрэнк поселился у меня в сердце, я обрела любовь. Мы никогда не жили вместе, не спали вместе, но он стал частью меня. Всю неделю я копила впечатления, чтобы при встрече поделиться интересными историями. Я советовалась с ним, потому что уважала его мнение. Я любила лицо Фрэнка, потому что это было его лицо. Даже его шрамы казались мне красивыми. Его кожа напоминала мне потрепанный переплет древней священной книги. Меня очаровывали те часы, что мы проводили вместе, и те загадочные места, в которые мы забредали – как в ходе прогулок, так и в ходе разговоров.

Наше общение развивалось словно в другом измерении – вот как я это ощущала.

У нас все было не как у людей.

Мы даже ели только в машине.

Кем же мы были друг для друга?

Мы были Фрэнком и Вивиан, бродившими по Нью-Йорку бок о бок, пока все остальные спят.

Обычно Фрэнк звонил по вечерам, но однажды, летом 1966 года, когда стояла невыносимая жара, он вдруг позвонил в середине дня и сказал, что нам нужно встретиться немедленно. Он был в панике и, примчавшись в «Ле Ателье», выскочил из машины и принялся ходить взад-вперед у витрины. Таким беспокойным я его еще не видела. Я передала недошитое платье помощнице, выбежала на улицу и села в машину.

– Поехали, Фрэнк, – сказала я, – давай же. Поехали.

Он повез меня на аэродром Флойда Беннетта в Бруклин и всю дорогу вел машину молча, на пределе допустимой скорости. На летном поле остановился на незаасфальтированной площадке в конце взлетной полосы, откуда можно было видеть заходящие на посадку военные самолеты. Тут я поняла, что дело серьезное: он приезжал на аэродром, только когда все остальное не помогало. Его успокаивал рев самолетных двигателей.